Артур Кларк

«И если я, Земля, тебя забуду...»

Когда Марвину исполнилось десять лет. Отец повел его длинными гулкими коридорами, что забирались все выше и выше через горизонты Управления и Энергопитания, и вот они поднялись на самый верхний уровень, в царство быстрорастущей зелени Питомных Земель. Марвину тут нравилось — было занятно видеть, как длинные хрупкие стебли чуть ли не на глазах жадно ползут вверх навстречу солнечному свету, который сеется сквозь пластиковые купола. Здесь все пахло жизнью, и этот дух будил в его сердце неизъяснимое томление — так непохож он был на прохладный сухой воздух жилых горизонтов, очищенный от всех запахов, кроме слабого привкуса озона. Ему очень не хотелось уходить, однако Отец повел его дальше. Они дошли до портала Обсерватории — в ней Марвин еще не бывал, — но и тут не остановились, и возбуждение волной накатило на Марвина, потому что он понял: цель у них может быть только одна. Первый раз в жизни ему предстояло выйти во Внешний Мир.

В огромном зале обслуживания он увидел с десяток самых разных вездеходов, все на широких баллонах и с герметичными кабинами. Отца, судя по всему, ждали: их сразу же провели к маленькому «разведчику», что стоял наготове перед массивной овальной дверью шлюзовой камеры. Пока Отец включал двигатель и проверял датчики, Марвин устроился в тесной кабинке и замер от нетерпения. Дверь шлюза скользнула в сторону, пропустила их и вернулась на место; рев мощных воздушных насосов постепенно сошел на нет, давление упало до нуля. Вспыхнуло табло «Вакуум», створки наружных дверей разошлись, и Марвину открылась поверхность, на которую ему еще не доводилось ступать.

Он, конечно, видел ее на фотографиях и сотни раз смотрел по телевизору. Но теперь она расстилалась во весь окоем, горела под неистовым солнцем, которое медленно-медленно ползло по черному-черному небу. Отвернувшись от его слепящего блеска, Марвин поглядел на запад — и увидел звезды. О них он слышал, но поверить в них до конца так и не мог. Он долго не сводил с них глаз, дивясь, что они, такие крохотные, так ярко горят. Они прокалывали небосвод иглами недвижных огоньков, и ему вдруг пришел на память стишок, вычитанный когда-то в одной из отцовских книжек:

Ты мигай, звезда ночная!

Где ты, кто ты — я не знаю. note 1

Ну, уж он—то знал, что такое звезда, а тот, кто задавался такими вопросами, был, верно, очень глупым. И потом, что значит «мигай»? С одного взгляда было понятно, что звезды горят ровным немигающим светом. Он перестал ломать голову над этой загадкой и обратился к тому, что их окружало.

Делая около ста миль в час, они неслись по плоской долине, вздымая за собой громадными баллонами фонтанчики пыли. О Колонии уже ничто не напоминало: за те несколько минут, что он глядел на звезды, ее купола и радиомачты провалились за горизонт. Зато появились другие признаки присутствия человека. Примерно за милю по курсу Марвин заметил необычные сооружения, которые теснились вокруг наземного корпуса шахты; из приземистой трубы время от времени вырывались и мгновенно таяли клубы пара.

Минута — и шахта осталась позади. Отец гнал вездеход так, что захватывало дух, сноровисто и отчаянно, словно-неожиданное для ребенка сравнение — хотел от чего-то спастись. Через несколько минут они достигли края плато, на котором находилась Колония. Поверхность внезапно обрывалась из-под колес головокружительным спуском, и конец его терялся в тени. Впереди, насколько хватал глаз, раскинулась беспорядочная пустыня кратеров, горных цепей и провалов. Под лучами низкого солнца гребни и пики горели в море мрака огненными островами, а над ними все тем же пристальным светом сияли звезды.

Пути вниз не могло быть — и однако он был. Марвин стиснул зубы, когда «разведчик» перевалил через гребень плато и начался долгий спуск. Но тут он различил еле заметную колею, уходящую вниз по склону, и ему полегчало. Они, похоже, были не первыми, кто здесь спускался.

Они пересекли теневую черту, солнце скрылось за краем плато — и пала ночь. Зажегся парный прожектор, бледно-голубые полосы света заплясали на скалах по курсу, и уже не нужно было глядеть на спидометр, чтобы узнать скорость. Так они ехали долгие часы, огибая подножия гор, которые своими острыми вершинами, казалось, прочесывают звезды, пересекая долины и время от времени на считаные минуты выныривая из тьмы под солнце, когда взбирались на перевал.

И вот справа, вся в складках, легла припорошенная пылью равнина, а слева, вознося — милю за милей — неприступные бастионы уступов, стеной встала горная цепь, уходящая в дальнюю даль до самой границы обозримого мира, за которой исчезали ее вершины. Ничто не говорило о том, что здесь когда-либо бывал человек, если не считать остова разбитой ракеты да пирамидки камней рядом, увенчанной крестом из металла.

Марвин решил, что горам не будет конца, но миновали часы, и гряда завершилась последней вздыбленной кручей, которая отвесно восставала из нагромождения невысоких холмов. Они съехали на гладкую равнину, исполинской дугой забиравшую к далекому горному краю, и до Марвина постепенно дошло, что с ландшафтом начинает твориться что-то непонятное.

Холмы справа застили солнце, и в открывшейся перед ними долине должна была бы царить непроглядная тьма. Однако долину омывало холодным бледным сиянием, что лилось из-за скал, под которыми они теперь проезжали. Но вот они выскочили на равнину, и источник света возник перед ними во всем своем великолепии.

Двигатели смолкли, в кабинке стало совсем тихо, только еле-еле посвистывал кислородный баллон да изредка потрескивал, отдавая тепло, металлический корпус машины. Ибо ничуть не грел величественный серебряный полумесяц, что висел низко над горизонтом и заливал всю поверхность жемчужным сиянием. Это сияние ослепляло, и прошли минуты, прежде чем Марвин наконец заставил себя поднять глаза и в упор посмотреть на весь этот блеск. Мало-помалу он различил и очертания континентов, и зыбкий ореол атмосферы, и белые острова облаков. А отсвет солнца на ледовых полярных шапках можно было разглядеть даже на таком расстоянии.

Прекрасна была планета, и ее зов достиг его сердца через бездну пространства. Там, на этом сияющем полумесяце, крылись все чудеса, какие ему не довелось пережить, — краски закатного неба, жалобы моря в шорохе гальки, дробь и шелест дождей, неспешная благодать снегопада. Все это и многое другое принадлежало ему по праву рождения, но он знал про них только из книг и старых звукозаписей, и эта мысль отозвалась в нем горькой болью изгнания.

Почему им нельзя вернуться? Планета выглядела такой мирной и тихой под текучим облачным одеялом. Но когда его глаза притерпелись к ослепительному блеску, Марвин увидел, что та часть диска, которой полагалось пребывать во мраке, слабо лучится зловещим мертвенным светом, — и вспомнил. Он смотрел на погребальный костер человечества — на радиоактивное пепелище Армагеддон note 2 . Между ними лежали четверть миллиона миль, но все еще можно было видеть тление атомного распада, это вечное напоминание о гибельном прошлом. Пройдут века и века, прежде чем смертоносное свечение угаснет на окаменелой земле и жизнь сможет вернуться и заполнить собою этот пустой безмолвный мир.

И вот Отец заговорил. Он рассказывал Марвину о том, что до той минуты значило для мальчика не больше, чем слышанные в раннем детстве волшебные сказки. Многое было выше его разумения — он не умел и не мог вообразить сияющую многоцветную радугу жизни на планете, которую никогда не видел. Не мог он постигнуть и природу тех сил, что в конце концов ее уничтожили, так что на всем свете осталась одна лишь Колония, да и та уцелела только потому, что была на отшибе. Но агонию тех последних дней, когда в Колонии наконец осознали, что никогда уже не сверкнет среди звезд выхлопное пламя грузовой ракеты, доставившей подарки из дома. Эту агонию он был способен прочувствовать. Одна за другой умолкли радиостанции; померкли и угасли на затененной стороне планеты огни городов; и люди остались в одиночестве, какое до тех пор было неведомо человеку, и будущее всей расы легло им на плечи.